Георгий Нарбут. Фотография художника, сделанная в петербургский период его творчества
Имя этого графика не было забыто даже в советские времена. О нем выходили статьи и книги. Его творчество изучали в художественных институтах и ставили в пример новым поколениям мастеров кисти. Правда, о сотрудничестве Нарбута с властями Украинской Народной республики не вспоминали. Официально он значился украинским советским художником. Очень известным и талантливым. Хотя с таким же успехом Георгия Ивановича можно назвать и "антисоветским". Или "русским". Ведь большая часть его творческой биографии прошла в дореволюционном Петербурге, где он входил в круг самых популярных иллюстраторов русских сказок, а во время Первой мировой войны нарисовал статут Георгиевского ордена – выполнил, как сказали бы сейчас, "государственный заказ" реакционного царского правительства.
Но, можно сказать, что после смерти художнику повезло, в отличие от его родного брата поэта Владимира Нарбута, погибшего в годы сталинских репрессий и вычеркнутого из истории русской литературы до самой перестройки. Однако смерть его стала поводом для легенды, до сих пор кочующей в околонаучных, но очень "национально сознательных" кругах. Нарбута отравили большевики – утверждают там – за то, что он нарисовал гривню!
А как же было в действительности? В конце 1917 года, буквально за несколько недель до бегства из Киева, правительство Центральной Рады обеспокоилось созданием собственных "грошей". До сих пор украинцы и их предки веками предпочитали иностранную валюту. Во времена Киевской Руси – арабские серебряные дирхемы, игравшие в международных финансовых расчетах роль нынешних долларов. При владычестве Речи Посполитой – немецкие таллеры. Потом – золотые рубли. После Февральской и Октябрьской революций в Петрограде, породивших керенки и инфляцию, с этой порочной практикой было решено покончить. Хотя бы потому, что золотые рубли в столице бывшей империи просто перестали чеканить, назвав деньгами обычную бумагу. В независимом Киеве такого добра тоже хватало. Почему бы и самим не последовать примеру питерских демократов?
Так постановлением Центральной Рады от 19 декабря 1917 года, по старому стилю, появился "державний кредитовий білєт вартости 100 карбованців". В обороте он появился через пять дней и нес на себе надпись сразу на четыре языках. Украинском – на титульной стороне. И русском, польском и еврейском – на обороте.
Вскоре в руки граждан попали купюры еще и в 10, 25, 50, 250 и даже 1000 карбованцев. А также в 1000 и 2000 гривен. Один карбованец равнялся 2 гривням. Гривня – 100 шагам (с ударением на первый слог). Официально это добро именовалось "знаками державної скарбниці", и правительство даже утверждало, что обеспечивает их золотом.
Но инфляция раскрутилась такая, что вскоре все купюры получили еще и юмористические народные прозвища. Десятку стали называть "раками", так как один из ее тиражей из-за нехватки красителя был отпечатан в красном цвете. Пятьдесят карбованцев – "лопаткой". На ее лицевой стороне был изображен крестьянин с лопатой в руке. Больше всех прозвищ имели сто карбованцев первого выпуска. Их именовали "яичницей" — за желтый цвет, "горпинкой" — из-за портрета крестьянки со снопом, а также — "жидівськими грошами". Так несознательное население отреагировало на появление на этой купюре рядом с русской и польской еще и еврейской надписи.
Впрочем, на фоне других денег, ходивших во время гражданской войны, украинские выглядели очень даже неплохо. В это время в Петрограде большевики, еще не имевшие разработанной государственной символики, печатали, например, билет в 5 тысяч рублей с двуглавым орлом без царской короны и свастикой прямо на номинале. (Когда свастика станет главным нацистским символом, об этом "компрометирующем факте" постараются забыть.)
А генерал Деникин тиражировал 50-рублевый "Билет Государственного Казначейства Главного Командования Вооруженными Силами на Юге России", напечатанный на коричневой бумаге, напоминающей оберточную. Несмотря на то, что на нем красовалась греческая богиня в лавровом венке с двумя детишками, особой популярностью он не пользовался. Чтобы развалить украинскую финансовую систему, деникинцы даже подделывали купюру в 50 карбованцев. А Троцкий со товарищи, обладавшие в злодействе еще большим размахом, взялись "фальшувать" сразу сотку – ту самую "горпинку" первого выпуска. Она их, видимо, подкупала народностью своего оформления и той самой надписью на идише.
СОВЕТСКИЙ ЧИНОВНИК: ПОПИЛ ВОДЫ НЕ ИЗ ТОГО КОЛОДЦА
Предчувствуя свою раннюю смерть, Георгий Нарбут часто обращался к грустным темам в творчестве
Популярности гривен и карбованцев способствовало также их высокое художественное оформление. Руку к деньгам Украинской народной республики приложили такие известные мастера, как Кричевский, Мозалевский, Приходько, Романовский и Красовский. Но в историю они вошли как "деньги Нарбута" -- по имени самого титулованного из мастеров, причастных к разработке дизайна первых украинских дензнаков. Сам же Нарбут, приехавший весной 1917 года в Киев из Петербурга с документами Временного правительства на руках, о таком повороте судьбы даже не подозревал.
Он родился в 1885 году в родовом хуторе Нарбутовка под Глуховом в небогатой дворянской семье, происходившей из казачьей старшины времен гетманщины. В советское время биографы обычно налегали на бедность нарбутовских родителей. Тем не менее, она не была кричащей. И Георгий, и двое его братьев имели возможность учиться в Глуховской классической гимназии. Их отец окончил физико-математический факультет Киевского университета св. Владимира. Если он и вынужден был вернуться в родную глухомань, то не по причине бедности, а из желания заниматься доставшимся по наследству хозяйством.
Уездный город Глухов помнил, что с 1708 года, когда на его улицах сожгли чучело Мазепы, он являлся столицей гетманской Украины. Тут выходила газета, существовало земство, выписывались из столиц газеты и журналы, проходили художественные конкурсы. Специального художественного образования Георгий Нарбут не имел. Но в гимназическую программу входило рисование. И хотя уровень его преподавания, по словам будущей знаменитости, был невысок, но толчок развитию способностей оно дало. В 1904 году рисунки старшеклассника Нарбута были даже отмечены грамотой уездного земства.
Дальше Георгий повторил один из поворотов судьбы Шевченко. Он явился в Петербург с пачкой рисунков к популярнейшему тогда художники Билибину, прославившемуся многочисленными книжными иллюстрациями. Рисунки молодого таланта из Глухова так понравились петербургскому мастеру, что тот предложил ему комнату в собственном доме и бесплатную возможность учиться у себя. Вскоре его графические работы стали выходить в самых известных столичных издательствах и журналах. Он женился, поселился вместе с супругой в уютной квартирке, проиллюстрировал басни Крылова, был приглашен в качестве художника в департамент герольдии Сената. С началом Первой мировой войны его призвали в качестве военного чиновника для работы в так называемую трофейную комиссию. Потом, как это часто бывает, художник загулял – супругу сослал к родителям в Нарбутовку, а сам вернулся к холостяцкой жизни.
Приятель Нарбута художник Лукомский вспоминал его в этот период, когда он снимал квартиру в Эртелевом переулке: "При Нарбуте жили какие-то летчики. Жизнь вели богемскую. Нарбут отошел от очага семьи. Кутил. Много, легко увлекался. Любил выпить. Напротив дома – мастерская, где много девушек-модисток. Началась переписка через окна. Нарбут пишет чудесно огромные буквы, которые показывают через улицу. Шалит и проказничает. Одновременно завален работой, сидит по ночам. Ездит и на фронт в трофейную комиссию. Но самая война, фронт его не заинтересовывает. Баталистического он в себе ничего не находит. С натуры он не делает ни одного рисунка, ни единого наброска".
Видимо, война вызывала у графика искреннее отвращение. Он изображал ее в виде символических картин. Известен его рисунок на Новый 1916 год – старик-время, бредущий среди развалин и падающего снега. Он пророчески рисует Смерть с косой, которая сметает гербы воюющих империй, а свое настроение передает, изображая силуэты мертвых солдат и разбитых пушек.
Революция застала Нарбута в Петрограде. При новой, хоть и очень временной, как оказалось, власти он устроился работать в Особое совещание по делам искусства при комиссаре Временного правительства над бывшим министерством двора и уделов. Была и такая организация, в чью задачу входила охрана памятников старины. В мае художник получил командировку в Киев для осмотра Мариинского дворца. В столице боялись, что этот шедевр Растрелли могут попортить революционные массы. Но по приезде выяснилось, что от Растрелли во дворце ничего не осталось – царскую резиденцию перестроили еще в 1870-е годы. От той же эпохи была в ней и все мебель.
Убедившись, что охранять во дворце нечего, Нарбут уехал в Чернигов. Оттуда его вытащил уже при гетмане Скоропадском добрый знакомый по черниговскому дворянству Петр Дорошенко, ставший министром иностранных дел. По его протекции, гетман назначил Нарбута председателем Главного управления по делам искусств. В это же время его избрали ректором Академии художеств. При сменившей гетмана Директории художник тоже сохранил свой административный пост. Но и занявшие Киев большевики не обидели его! Он возглавил отдел художественного образования в наркомате просвещения красной Украины. Перед ним открывались радужные перспективы советского чиновника.
СВИДЕТЕЛЬСТВО ДРУГА. И вдруг Нарбут заболел. Как это случилось, описано в вышедшей через три года после его смерти в Берлине книжечке воспоминаний. "Нарбут. Его жизнь и искусство". Сейчас она стала библиографической редкостью.
Нарбут заразился брюшным тифом в гостях у профессора Академии художеств Бойчука в Татарском переулке. Присутствовавший при этом Лукомский вспоминает тот роковой пир: "На столе террасы расставлены яства – галушки с творогом, увзвар, вареники – вареников несть числа… и все с крупными алыми вишнями, да сметаны кувшины. Весело было. Радовались всему. Забыли грусть, заботы. Темнело. Неспокойно на улицах ночью: недавно Мурашко убили; все заторопились домой. Попить воды попросили. Не все. Только Нарбут и еще один художник. Яд пили: из колодца студеная вода была полна тифозных бацилл. Вскоре оба и заболели. Одинаково. И долго Нарбут мучился в тифу. В конце августа я зашел к нему, когда он впервые встал с постели… Обратился он в сухой монашеский облик. Желтый, слабый. Пили чай. Всего ему хотелось. И ел, что нельзя было есть. Вскоре возвратный тиф. Снова слег. Прошло 10 – 11 месяцев и, не поправляясь уже, так он и сошел в могилу".
Такая вот нелепая, но часто случавшаяся во время гражданской войны смерть, когда тифозные бациллы были страшнее пуль.
КОНЕЦ РОДА: РОК БРАТЬЕВ НАРБУТОВ
С новым 1916-м! Грустная аллегория Нарбута вскоре сбылась в его роду
Годы гражданской войны оказались тяжелыми для всех трех братьев Нарбутов. Владимир Нарбут был известным поэтом, другом Николая Гумилева. В 1912 году его сборник "Аллилуйя", изданный тиражом всего 100 экземпляров, был запрещен царской цензурой как богохульный. Во время революции поэт стал сначала эсером, а потом большевиком. В 1918 году он вместе с братом Сергеем поехал в усадьбу своей жены и подвергся нападению неизвестных грабителей. Газета "Глуховский вестник" так писала об этом: "В деревне Хохловка Глуховской волости, в усадьбе Лесенко было совершено вооруженное нападение неизвестных злоумышленников на братьев Владимира Ивановича и Сергея Ивановича Нарбут и управляющего имением Миллера. Владимир Иванович ранен выстрелом из револьвера. Ему ампутирована рука. Сергей Иванович Нарбут и Миллер убиты, жена Миллера ранена".
Это был один из парадоксов эпохи. Коммунист-дворянин Нарбут в усадьбе родственников отбивается от неизвестных "народных мстителей". В 1919-м Владимир Иванович оказался на советской службе в Киеве. Видимо, именно он помог своему брату-художнику мягко перевоплотиться из петлюровца в советского служащего. Используя свое служебное положение, Владимир издал за счет Наркомпроса Украины в том же году сборник своих стихов "Веретено".
В 20-е годы Владимира Нарбута перевели в Москву, где он руководил издательством "Земля и фабрика", и редактировал журнал "30 дней", в котором вышло первое издание "12 стульев" Ильфа и Петрова. А потом последовала неожиданная опала. Нарбута обвинили в связях с белогвардейцами в годы гражданской войны. Он был исключен из партии и слетел со всех постов, а в 1936 году осужден на пять лет. Из лагеря поэт уже не вернулся. Очень трудно сказать, кем же были в действительности такие люди как Нарбуты, на которых заканчивается история дореволюционного малороссийского дворянства.