Как Спілка письменників України пыталась запретить Булгакова во всем СССР

 

Леонида Варпаховского занесло в наши края случайно. Москвич, дворянин, ученик Мейерхольда, почти двадцать лет он провел в ссылках и лагерях. Освободившись после смерти Сталина, жил в Тбилиси. В это время в Киеве ощущался острый дефицит режиссеров, и в 1955 году Театр им. Леси Украинки пригласил Варпаховского на работу.

 

"Он был потрясающе талантливым человеком, -- рассказывает завлит театра Борис Курицын, -- одновременно ставил спектакли в Русской драме, Театре им. Франко и в Опере. Представьте, в Оперном театре где-то до конца 90-х годов "Бал-маскарад" Верди шел в его постановке! Варпаховский заставил певцов не просто исполнять свои партии, ориентируясь на дирижерскую палочку, а играть как драматические актеры. Но когда его упрекнули в том, что он не оперный режиссер, Леонид Викторович тут же сел за рояль и сыграл увертюру".

 

В Русской драме особенным успехом пользовалась пьеса Гладкова "Давным-давно" в постановке Варпаховского. Современные зрители знают ее по экранизации Эльдара Рязанова под названием "Гусарская баллада". Но тогда телевизора еще не было, и публика валом валила на спектакль. Ободренный успехом, Леонид Викторович решил поставить "Дни Турбиных". Тем более, что еще в 30-е годы, до лагерного срока, он лично знал Булгакова.

 

Репетиции начались в январе 1955-го, а в мае следующего года спектакль был готов. Примечательная особенность манеры режиссера заключалась в том, что он всегда старался ставить для одного состава исполнителей. Дублеров не любил. Считал, что заменить можно только посредственность. В "Днях Турбиных" были задействованы тогдашние киевские "звезды". Полковника Турбина должен был играть Юрий Лавров – отец известнейшего до сих пор актера Кирилла Лаврова. Лариосика – Олег Борисов, еще не успевший прославиться своим Голохвастовым в "За двумя зайцами". Елену – Татьяна Семичева. А Николку – Николай Рушковский.

 

Сегодня в живых из них остались только Семичева, давно переехавшая в Москву, и Рушковский – народный артист Украины, до сих пор играющий в киевской Русской драме. Ему – восемьдесят два, но на вид больше шестидесяти пяти не дашь. "Мы приступили к репетициям с большим воодушевлением, -- говорит Николай Николаевич. – Булгаковская пьеса совершенно выбивалась из тогдашнего советского репертуара. Знаете, сколько "нужного" дерьма нам пришлось переиграть! Правда, я думал, что Варпаховский предложит мне Мышлаевского. Мне было тридцать. За моими плечами была война – с 1943-го года я служил в реактивной артиллерии. "Дни Турбиных" я уже видел в Москве, когда учился в школе-студии МХАТа. Роль Николки казалась слишком простой. Ну, что там играть? Вот Мышлаевский! Он завораживает с первого же момента, когда появляется на сцене – обмороженный, голодный, проклинающий все на свете… Но я был самым молодым в составе и понимал, что юнкер должен достаться мне".

 

 

Травля премьера была назначена на 9 июня 1956-го. Уже были отпечатаны афиши и проданы билеты сразу на четыре первых спектакля! И вдруг в газете "Радянська культура" появилась заметка некоего А. Козлова, в которой автор напал на еще не вышедший спектакль: "Разве это сочинение отражает героическую борьбу украинского народа, разве в нем показаны лучшие люди Украины, отдавшие жизнь за становление нового общественного строя? Бурные революционные дни Октября отображены в пьесе Булгакова сквозь призму восприятия белогвардейской семьи Турбиных, сужены до интересов затхлого дворянского мирка"… Критик обвинял театр в погоне за "кассой".

 

В те времена подобные статьи просто так не появлялись. Скоро стало ясно, что это только начало травли. В Минкультуры УССР обратились три "письменника", имена которых сейчас совершено неизвестны даже специалистам-литературоведам – Евгений Кравченко, Антон Хижняк и Василий Козаченко. Четвертого – Юрия Смолича – кое-кто еще может вспомнить. Да и то лишь благодаря мемуарам "Роздуми про неспокій".

 

Но вся эта четверка требовала одного – запрета пьесы Булгакова на киевской сцене. Когда сил их стало не хватать, к ним присоединился и пятый "однодумець" -- поэт Микола Бажан. Академик и председатель Союза писателей Украины, он был куда более знаменит, чем его коллеги, но не менее завистлив. В письме в Министерство культуры Бажан писал, что пьеса Булгакова еще в 20-е годы вызвала "активное возражение общественности" в Москве и на Украине, что "компетентные руководящие органы" дали тогда разрешение на ее постановку только во МХАТе, что роль трудящихся в ней не показана, что она "враждебна делу дружбы русского и украинского народов" и одновременно "льет воду на мельницу украинских националистов". В чем, в чем, а в петлюровщине Булгакова до этого еще никто не обвинял! Но Бажан умудрился навесить на него ярлык даже "националиста"!

 

 

Борис Курицын, написавший целую книгу о Варпаховском, убежден, что "за демагогией украинских писателей скрывались не столько убеждения, сколько зависть к таланту Булгакова. Они чувствовали, что появление "Турбиных" обнажает убожество их официозной драматургии". Перепуганный Микола Бажан настолько рассвирепел, что требовал запретить "Дни Турбиных" во всех театрах страны и остановить экранизацию, которая планировалась на "Мосфильме"!
25 октября 1956 года в Театре русской драмы состоялся закрытый просмотр, на который были допущены только актеры, занятые в "Днях Турбиных", и чиновники министерства и Союза писателей. Не пускали даже всю остальную труппу! Замминистра культуры Куропатенко лично стоял на служебном входе и заворачивал людей! Он остановил даже Олега Борисова. Когда Борисов заявил, что он актер этого же театра, Куропатенко парировал его фразой: "Вы – актер, а я – министр!", забыв от волнения, что является только первым замом.

 

Представление началось с недоброго знака. В зале неожиданно погас свет. А по завершении спектакля пошло обсуждение. "Никаких художественных достоинств в пьесе нет!" -- орал Хижняк. "Лариосик, наверное, остался в Киеве, чтобы вредить советской власти", -- вторил ему Кравченко. "Булгаков – белогвардеец, -- подгавкивал Козаченко, -- на сороковом году советской власти нет смысла показывать пьесу о белогвардейцах!" А Смолич в истерике заявил, что украинский народ у Булгакова отсутствует, но при этом пьеса "сталкивает русский и украинский народы" и вообще "направлена на реабилитацию Петлюры".

 

Вняв этому бреду, где белогвардеец Булгаков обвинялся в сочувствии к петлюровцам, с которыми в юности воевал, Минкульт УССР запретил "Дни Турбиных". Смолич и Бажан могли быть довольны. "Это был удар для нас всех, -- вспоминает Николай Рушковский, -- через несколько лет нас заставили играть пьесу Смолича о взятии Котовским Одессы. Я даже не помню ее названия. Помню только, что все в ней было "правильно" -- "хорошие" красные против "плохих" белых. Я думаю, больше всего чиновники боялись той симпатии, которую вызывали герои Булгакова. Ведь глядя на них, становилось понятно – таких не убивать, а культивировать надо".

 

Весной 1957-го, понимая, что никаких перспектив в Киеве нет, Леонид Варпаховский уехал в Москву. Там он с успехом поставил новую редакцию "Дней Турбиных" во МХАТе. Союз "письменников" мог торжествовать победу на местном уровне. Но она была пирровой. Уничтожив последнего конкурента – покойного Булгакова – СПУ сделал уверенный шаг, который привел его к творческому ничтожеству – к тем протертым литературным штанам, в которых щеголяет эта организация сегодня.

Преданный даже Мейерхольдом.

 

Варпаховскому выпала биография, во многом обычная для интеллигента сталинских времен. Родившись в семье адвоката, при советской власти он был исключен из Московского университета за дворянское происхождение. Тогда Леониду Викторовичу пришлось сходить на прием к самому наркому просвещения СССР Луначарскому. Будущий режиссер заявил, что его отца при царе выгоняли из того же университета за участие в студенческих волнениях, а его теперь – за контрреволюционное происхождение. Луначарский – тоже по происхождению дворянин, рассмеялся и вернул Варпаховского на учебу.

 

Всю жизнь Леонид Викторович считал себя учеником знаменитого Мейерхольда. Они долгое время работали вместе. В Государственном театре им. Мейерхольда Варпаховский был одним из режиссеров и сотрудником научно-исследовательской лаборатории. Тем не менее, когда органы в 1935 году потребовали у Мейерхольда справку о настроениях Варпаховского, тот написал: "На просьбу Вашу дать на Л.В. Варпаховского подробную политическую характеристику, с указанием в ней социально-политических, производственных и личных качеств, -- сообщаю следующее… Какие бы не выставлял Варпаховский доводы в свое оправдание – Директор Лаборатории (Вс. Мейерхольд) и директор ГосТИМа (он же) глубоко убежден в том, что в лице Варпаховского мы имеем тип, чуждый нам, с которым надо быть весьма и весьма осторожным". В этом же документе Леонид Викторович обвинялся в карьеризме, в использовании лаборатории "не столько в интересах театральной культуры Союза, сколько в интересах личных", а так же в "антисоветских методах работы".

 

Вернувшись из ГУЛАГа, Варпаховский лично переписал это письмо в архиве Мейерхольда, но свою "характеристику" учителю простил – ведь того во время репрессий вообще расстреляли. Когда я спросил Николая Рушковского, оставил ли Варпаховский после запрета "Дней Турбиных" какую-нибудь "историческую фразу", тот ответил: "Никакой. Ссылка и лагерь сделали его очень осторожным в выражениях. Он только любил повторять, что теперь работает год за два".

Куда трагичнее сложилась судьба прообраза штабс-капитана Мышлаевского – Петра Бржезицкого. Его историю раскопал в начале 90-х в архиве СБУ киевский исследователь Ярослав Тинченко. Артиллерист, командир дивизиона 70-й артбригады он прошел в окопах всю мировую войну. Юморист, бабник и выпивоха Бржезицкий был очень похож на того симпатягу, которого срисовал с него Булгаков. Рассказ писателя о боях под Киевом с петлюровцами передан со слов именно Бржезицкого, служившего в то время в офицерской дружине. Носило его по всем фронтам гражданской. Он воевал против красных даже на Дальнем Востоке у Колчака! В финале "Дней Турбиных" Мышлаевский собирается перейти к красным. В конце концов так поступил и его прообраз Бржезицкий. До 1922 года он служил старшим артиллеристом в Днепровской военной флотилии. А потом демобилизовался и работал грузчиком, десятником на стройке, числился на бирже труда безработным, пока его не подобрал Леонид Карум и не устроил читать военную химию на своей кафедре в Киевском нархозе. Но продолжалось его счастье недолго. В 1931-м Петра Бржезицкого арестовали по тому же делу "Весна". Погиб он через год в лагерях. Но от чего, не ясно. То ли был расстрелян, то ли умер от болезни.